Арифметика любви - Страница 135

135

Можно отрицать мои выводы и догадки относительно истинной любви; можно все эти андрогинизмы и обратные совпадаемости называть скучным теоретизированьем. Но действительность отрицать уже труднее; Содом нормальный (типичный) принимает в действительной жизни именно такие формы, не другие. Любая апология Содома это подтверждает. Такой содомский апологет, например, как Andre Gide, с наивно-трогательной искренностью открывает нам, в каком виде остается у содомлян «литая любовь»: она нисколько не мешает всемерному, тут же, физиологическому распылению. Или андрогинизм: он выражается в поисках ежедневного «adolescent merveilleux» . Отрок может и языка вашего не знать — зачем слова? Здесь Эрос приглашается для веяний исключительно здешней радости…

Насколько любопытны Gid'bi, настолько же неинтересны и бесплодны борцы против содомии, особенно осуждающие ее с моральной точки зрения. Морали тут делать нечего. Gide не виноват, если ценности личной любви не видит, если утерял природно-человеческое стремление. Это его дело. Мы, признающие ее ценность, можем лишь констатировать факт и, обобщая, сказать, что содомская дорога уводит очень далеко в сторону от Эроса божественного; и по всем видимостям, ведет она в тупик.

Вот еще одно, последнее, замечание относительно содомии.

В самом высоком, что есть у людей, — в творчестве, — где человек умеет облекать плотью свои мечтанья, еще не имеющие плоти в реальном мире, и где он вечно стремится создать образ совершенной любви, — никогда этот образ не являлся ему в виде любви содомской.

Ведь не объяснять же это страхом истинного художника-творца перед «непринятым», или чем-нибудь в таком роде?

Гоголь в «Старосветских помещиках» дал не бытовую картинку. Он дал, в малых каплях отраженную, полноту личной любви. Он сам это подчеркивает, показывает неподклонность любви «всесокрушающему времени».

И мы не можем вообразить… а, впрочем, попытаемся, все-таки; вообразим хоть на минуту, что Гоголь, думая о совершенной любви, берет не Пульхерию Ивановну и Афанасия Ивановича, а — Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Это они, — не ссорятся из-за гусака, а разве нежно подшучивают друг над другом. Это Иван Иванович, во дни молодости, похитил Иван Никифоровича, взял его увозом, и с тех пор оба неразлучны днем и ночью. Это Иван Никифорович… да мало ли что еще можно вообразить! Лучше оставим, чтобы не обижать содомистов невольным смехом, и вовсе не гоголевским, «сквозь слезы» (да ведь Гоголь этого и не писал!), а самым обыкновенным смехом над гримасой любви.

Я кончаю, хотя вопрос о личной любви тут только и начинается. Исполнения любви как задачи, стоящей перед волей человеческой, я касаться не хочу, да и не могу. Слишком пришлось бы для этого раздвинуть горизонты… Вл. Соловьев годами твердил о «конечных целях любви», о «деле любви»; кое-чего не досказал, но и сказанного никто не услышал. Он говорил о должном, а мы ведь и данного еще не понимаем.

Много ли мы понимаем о лигности? Много ли о любви? Недаром Соловьев, пытаясь о ней что-то сказать, новое, важное, вдруг сам себя с отчаяньем прерывал: «Да кто-то когда-нибудь думал о чем-нибудь подобном по поводу любви?».

Ну что ж. Если и не думал, — может быть, впоследствии подумает.

М. ВИШНЯК. ДВА ПУТИ Издание «Совр. Зап.». Париж, 1931

(О революции и о «правде»)

…Я изменяюсь, — но не изменяю…

Одной из самых интересных, значительных и нужных книг последнего времени я считаю книгу М. Вишняка «Два Пути».

Приверженцы всяких «специализаций» отнесутся скептически к моей критике, к моим утверждениям: книга — о «политике», и автор

специальный политик; я же (какой ни на есть) — поэт, беллетрист; и критик (будто бы) чисто литературный.

Нужно ли в сотый раз повторять, что над всеми «специальными» точками зрения есть высшая, специализмы нивелирующая? Есть и книги, которых иначе, как с этой высшей точки зрения, и нельзя судить. Книга М. Вишняка — одна из них. Это, я не сомневаюсь, докажет будущее: суд политиков над «политической» книгой «Два Пути». Посмотрим, разглядят ли они ее главное, то, что и делает ее сегодня такой значительной.

Тема — наши «Февраль» и «Октябрь». Не «история» революции, не последовательное описание событий. Да ведь «описать событие еще не значит его постичь. Для этого надо еще сцепить события, в конкретной обстановке, связать их вместе в общий процесс, что предполагает определенное отношение к явлению, т. е. наличность взглядов и точек зрения».

Да, именно достичь, т. е., оценивая явления, вскрывать их смысл, — вот первая задача автора данной книги. Ему необходимо, конечно, и бороться против «уже сделанных искажений» (в историях о недавнем прошлом); предупредить, «в качестве современника-очевидца, появление будущих легенд о революции». Настоящий смысл явлений ускользает, если они переданы искаженно.

А потому, для утверждения «своей точки зрения» на пережитое, «своего отношения» к событиям (действительным), М. Вишняк прибегает также и к методу критики многих, уже появившихся, «историй» (русской революции); исследует и оценивает взгляды авторов.

Если мы будем внимательны, то заметим, что в книге, помимо хорошо подобранных и расположенных доводов, есть еще нечто: оно-то и позволяет М. Вишняку с такой особой убедительностью вскрывать «искажения» историков, с такой простотой и ясностью утверждать свое собственное «отношение» к событиям. В чем дело? Я думаю, в известном отношении к своему отношению. Бывают счастливые книги, где автор не просто рассказывает о своем «взгляде» на предмет, но говорит о своей «правде». К таким книгам принадлежит и книга «Два Пути».

135