Арифметика любви - Страница 35

Ганя! А ведь она, может быть, жива? Тетя Миля была старая, а Ганя — его, Леонидова, ровесница… Память, точно обрадовавшись, вдруг нарисовала перед ним, и преясно, Ганю; и девочкой, и, потом, большой; их игры, их размолвки. Странно! Давно все это забыл, как в омут ухнуло. А теперь — не угодно ли? Очень странно.

Удивляться, впрочем, не стоило. Или все, сплошь, странно; везде, — и вокруг Леонида, и он сам, стоящий перед подобием своего дома, странен, — или ничего нет странного; все возможно и обыкновенно. Возможно, например, что войди он сейчас в этот дом, спроси Ганю, — Ганя там и окажется. Почему это странно?

Двинулся, пересек улицу наискосок, вошел в подъезд. Лестницу не узнал, но подобие было. Дверь — тоже подобие; белели на ней какие-то записки, — Леонид не читал. Быстро позвонил и тут же заметил, что дверь не заперта. Хотел толкнуть, но за дверью послышался шум, тяжелое отхаркиванье, потом она приотворилась.

— Кто там? Кого? — прохрипел мужской голос.

— Прошу вас, пожалуйста, — начал Леонид, не замечая, что говорит не только отчетливо, а уже почти подражая иностранному акценту, — скажите, прошу вас, не живет ли здесь госпожа Шервинская?

— Не живет, — решительно сказал «тип», отворивший дверь (Леонид так и подумал о нем — «тип»). — Да вы от кого? Здесь никаких госпожей не живет, имейте в виду.

— Тогда не знаете ли где она? — настаивал Леонид. — Скажите, прошу, знаете, или нет? Шервинская, Галина Александровна?

— Нет. Не знаю, где она, — твердо произнес тип. — Не знаю.

За спиной его в это время собралась кучка. Кто-то выглядывал из-за плеча типа, кто-то из-под руки. Разные голоса слышались: «Да кого это?», «Что нужно?», «За кем?».

— Что за кем? — неожиданно рассердился Леонид. — Я прошу сказать, если кто знает, где Галина Александровна?

Голоса испуганно загудели. Начался будто спор, даже перебранка. Но, очевидно, никто не знал. Вдруг просунулась на порог толстая баба с засученными рукавами: «Какая Алина вам?» — проговорила она с явной опаской, почти злобной, но с любопытством. «Чубариха, что ль? Чубариха не здесь, в десятом номере, на этаж вам подняться». Кто-то сказал басом: «Что вы врете? Чубариха — Марина!». «Сами врете!» — разъярилась первая баба. «Марина! Такой и не было! А Чубаро-ва в десятом — это верно!».

— Успокойтесь, пожалуйста, — произнес Леонид. — Я поднимусь в десятый. Заприте, прошу вас, дверь.

Дверь щелкнула. Леонид побежал по лестницы выше. В его доме, выше, жила «тогда» знакомая семья, в квартире, почти такой же по расположению. Здесь Леонид нашел дверь совершенно распахнутой. Слышен был шум, гам, какие-то неясные звуки; над всеми ними — неистовый звонок телефона.

— Чего вам? К кому вы? — накинулся кто-то на Леонида в передней.

Гам затих. Зашлепали туфли, захлопали двери.

— Скажите, прошу вас, Галина Александровна здесь?

— Как? — недоуменно спросил голос из темноты.

— Или Чу… Чубарову я прошу.

— А-а. Его дома нет. Вы от кого?

В коридоре зажглась слабая лампочка. Из ряда дверей («и откуда их такое множество?» — удивился Леонид) высунулись чьи-то головы.

Перед Леонидом стоял сутулый, седоватый человек в серой рубахе под Расстегнутым пиджаком.

— Я прошу вас… — начал Леонид. Человек съежился, обернулся, крикнул кому-то: «Вот, к Илье Абрамовичу пришли!» и тотчас, зорко окинув Леонида взглядом, скрылся в одну из ближайших дверей.

В коридор вышла женщина, с закутанной головой, и спросила Леонида простуженным голосом.

— Вам что? Нету Ильи Абрамовича.

— Скажите, прошу вас, — повторил он свое, — знаете ли, где Галина Александровна… Шервинская?

Леонид стоял прямо под лампочкой. Она слабо золотила его волосы.

Женщина подошла ближе, подняла глаза. Прохрипела: «Знаю» и в ту же минуту дернулась назад, чтобы уйти. Но Леонид схватил ее за руку.

— Прошу вас, проводите меня к ней, если недалеко. Прошу вас, слышите?

Не вырывая руки, женщина молча пошла с Леонидом по коридору и толкнула одну из дверей. Леонид заметил только, что узенькая комната вся была загромождена, и не мебелью, а Бог весть чем, какими-то корзинами, кучами тряпья, всяким хламом. Только у окна, через грязные стекла которого шел бледный свет, было чище; там, на деревянном столике, лежали растрепанные книжки.

Женщина присела на единственную постель, кое-как прикрытую серым одеялом. Взглянула направо, налево. Потом быстро наклонилась к самому уху Леонида, сидевшего с ней рядом, и, обдавая его кисловатым запахом старой шерсти, кухни и нездорового человека, едва слышно прохрипела: «Леня, ты нелегально, ты белый; ты погубить нас пришел? Уйди, сумасшедший, проклятый. Уйди».

Леонид понимал, что эта женщина, пожилая и желтая, с закутанной головой, так что из-под серого платка виднелся, главное, сухой длинный и бледный нос, — что это Ганя. Но совершенно так же отчетливо и полно — не верил, что это Ганя. Подобие его могло еще смутить: но здесь не находил он и подобия.

Женщина, все также озираясь, продолжала шептать:

— Илья Абрамович партийный. Да чистка будет. А теперь, что будет? В заграничном пальто его спрашивали. Да еще я, как дурища, в комнату повела, сама не знаю…

— Ты за меня не бойся, — проговорил Леонид, не совсем ее понимая. — Я иностранец, да и так в полной безопасности.

— Тише, тише… — прошипела женщина, закрывая ему рот рукой. — Иностранец! Того чище! А какие разговоры у партийного человека с иностранцами? Зачем иностранец в частную квартиру к партийцу лезет? Я тебя знать не знаю. Уходи, а то крикну сейчас на коридор, что ты самовольно. И милиция недалеко.